Интервью

— Вот так вот, пожалуйста, здесь прикрепим. Очень хорошо. Всё готово. В камеру не смотрите, как будто её тут нет, смотрите на Аню. Говорите обычным голосом, кричать или шептать не обязательно.

Оператор, впрочем, говорил спокойно и негромко, почти шептал и постоянно старался быть либо позади камеры, либо где-то сбоку от ближайших людей. Руки держал близко к телу, и, если и поднимал, то только до локтя. Вообще он старался как можно меньше выделяться, что ему удавалось. Довольно крупная комплекция слегка портили его усилия. Этакий человек-камера, стоящий на трёх ногах и плавно вращающий головой. Аня была гораздо меньше его как по росту, так и по комплекции — в светлом платье до колен и такой же светлой кофточке. Волосы короткие или как-то хитроумно заплетены сзади, ибо сложно было увидеть её со спины. Она постоянно стояла так, чтобы видеть всех, и чтобы все при случае видели её максимум сбоку, но никак не со спины. И она постоянно улыбалась.

А ведь они оторвали меня от моей музыки. Не то, чтобы я очень любил музыку или был очень занят, но меня раздражало то, что меня не предупредили, и теперь было поздно бежать.

Она мне улыбалась. Совсем чуть-чуть. Мне вспомнилась цитата из чьего-то реферата: «Сократ был постоянно добродушен и радостен, чем раздражал, вызывал нападки, его били.» Она стала задавать мне какие-то вопросы, и, стоило мне открыть рот, начинала отчаянно кивать. Начиная со второго вопроса, я уже не воспринимал её всерьёз, решив, что ей, в общем-то, всё равно кто я, зачем я здесь, чем занимаюсь и что ем на завтрак. Она придумала набор вопросов, которые могут быть интересны её зрителю, и задаёт их мне. И плохо то, что я не знаю кто этот зритель и что он хочет. И факт в том, что они не будут думать обо мне или о той мысли, что я хотел бы донести до зрителя. Они возьмут то, что я наговорил тут, нарежут кусками, возьмут то, что, по их мнению, больше вписывается в общую концепцию, а всё остальное отбросят.

Наговорите мне алфавит, я потом сделаю из него радиопередачу.

— А чем вы занимаетесь в свободное от работы время?

Я задумался. Мой брат на 12 лет старше меня, и он мой начальник. На этот же вопрос он ответил: «Ничем. (многозначительная пауза) У меня семья, ребёнок. Поэтому... ничем.»

Как же ты тогда сказала, Ксюш? «Стандартная модель современного успешного человека: семья-работа-семья.» Что-то типа того. Я не верил тогда, что так возможно, но оказалось, что именно так и есть. Мне стало грустно.

— А что бы вы хотели сказать тем, кто выбирает эту профессию?

— Если вам она нравится, то вы добьётесь много, — на тот же вопрос брат ответил «Надо любить свою работу, и тогда всё будет». Кажется, это неправильно. Любовь или нелюбовь — это не законодательное понятие. Нельзя вот так взять и полюбить.

Впрочем, какое ей дело до моих мыслей? Студентка, только практикуется, будет искать лучшее и выбирать за других.

Все они достойны смерти. Кто-то больше, кто-то меньше. Хотя, о какой градации идёт речь, если результат один и тот же? Ну, может, разница только в очерёдности.

Они закончили свою работу, вежливо попрощались и ушли.

— Я уже когда-то это говорил. Скажи, ты никогда не плясал с дьяволами при лунном свете?

Вот так это начиналось. Вечером она пришла домой — всё продолжат завтра, Вера к тому времени набросает уже примерный план смонтированного фильма, потом они ещё над ним все вместе поработают, а потом... А потом очередной шаг к высокооплачиваемой работе. Родителей ещё не было дома, она приняла душ и пошла утянуть из холодильника йогурт. Зазвонил телефон. Захлопнул на ходу дверь холодильника, с ложкой в одной руке и с нераскрытым ещё йогуртом в другой она пошла брать телефон. Но, когда она подняла трубку, там уже были короткие гудки.

«Нет, вот это глупо. Серьёзно, глупо. Это только в фильмах играет страшная музыка, и от звонящего телефона зрителя кидает в дрожь, а главного героя фильма заставляет либо в панике биться головой об стенку, либо готовить гранаты и выставлять в бойницы пулемёты. А вот поди-тка ты испугай человека, когда он дома, спокойный, готовится слямзить йогурт и посмотреть телевизор.»

Потом она увидела в углу у балкона маленького плюшевого медвежонка. Почти как в детстве — маленький, плюшевый и мягкий. Может только чуть-чуть модернизированный — с голубой ленточкой и якобы небрежно пришитым грубыми нитками сердечком. Радостно она подбежала к игрушке, радуясь столь уместному подарку.

Когда она держала его в руках, ей послышалась издалека какое-то классическое трубно-органное музыкальное произведение, причём, апогейная его часть. Музыка еле доносилась, но орган был настолько силён и реален, что дрожь от рёва его труб была весьма ощутима, аж мурашки по спине побежали. Тогда-то краем глаза она и заметила на открытом балконе какие-то новые предметы. Беглого взгляда было достаточно, чтобы разглядеть там обезглавленных родителей, аккуратно положенных друг на друга, и их головы рядом на деревянных подставках для горячей посуды.

Песня напевалась мягко, без музыки вовсе, как колыбельная.

В темноте она проснулась от жгущего чувства в затылке, как будто лежала на раскалённых углях.

— Ах, я вижу, что Вы проснулись. Прекрасно. Не беспокойтесь за своих родителей — они мертвы, они не мучились. Вас я тоже не намереваюсь мучить, мне нужно просто сказать Вам кое-что, и Вы уйдёте.

Она попыталась двигаться, но что-то было не так. Было ощущение, как после сна — иногда затекает какая-нибудь рука так, что её не чувствуешь. Смотришь на неё, знаешь, что она есть, но не чувствуешь. Как резиновая лежит она и не реагирует.

— Пожалуйста, не утруждайтесь. Вы сейчас ничего не в состоянии сделать. Не мог же я дать Вам возможность не выслушать меня. Вы живы пока что, но не сможете уже двигаться, говорить и видеть. Вы можете только слушать. Я скажу Вам то, что хочу сказать. И на этот раз получится не так, как Вы со своими знакомыми делаете — в этот раз не получится выбрать то, что по Вашему вкусу, а остальное отбросить. Вы же не слушаете людей. И врёте им. Улыбаетесь, киваете головой. Так они лучше говорят, так они чувствуют, что их слушают, и слушают внимательно. А Вы их обманываете. Вы ждёте, чтобы они ответили на Ваши вопросы как можно полнее, а Вы уж потом сможете вытащить их отдельные высказывания, подогнать под какой-то шаблон. А ведь они владеют своими словами, которые говорят Вам, а вы их нагло отбираете.

«Я хочу ещё кое-что сказать. Тот, кто знает — тот делает молча. Кто не знает, тот болтает. Мне хотелось сказать, что они меня просто раздражают, меня раздражает их настырность и их ложь. Все они достойны смерти, все они, вопрос только во времени. На войне как на войне, не я эту войну объявил. И то, что будут страдать невинные люди — это лишь малая жертва.» Прощайте. Если Вы верите в бога, то помолитесь ему мысленно, у Вас одна минута. Через минуту на Вас упадёт лезвие гильотины.

А орган всё играл где-то вдалеке. Не я его завёл, просто совпадение.

— Вот примерно такое я и пишу, — очень тихо сказал Алексей после интервью вслед уходящим студентам. — Только вас это не интересует, а заинтересует только если это будет приносить вам доход или вы будете на грани смерти. Второе проще воплотить в жизнь.